О Любушке и старце Николае

Игумения Елисавета
настоятельница Спасо-Елеазарова монастыря (Интервью, 27 июля 2003 )

Воспоминания о блаженной Любушки и старце Николае
Господь, по Своей безграничной милости, ПО Своей безграничной любви, сподобил меня быть в общении с великим старцем — отцом Николаем. Правда, не очень долго и не так часто, но, во всяком Случае, эти минуты очень дороги моей душе и очень значимы в моей жизни. По сути дела уже моя первая встреча со старцем изменила всю мою жизнь, и она Сразу вошла в нужное русло.
Никогда не смогу забыть тот день, когда я в первый раз приехала к старцу Николаю. А было это 12 июля 1991 года.
…Хотя на самом деле все-таки случилось так, Что несколько лет спустя я запамятовала эту дату. Много раз я мысленно задавалась этим вопросом, однако никак не могла ответить на него: почему-то ни-чего не получалось. Но Господь вскоре дал мне такое чудо. Я ехала к батюшке и опять пыталась вспомнить, Когда же произошла моя первая встреча с отцом Николаем. И вот в автобусе, по дороге к озеру, вижу Женщину, которая показалась мне знакомой. Она же
меня сразу узнала и укорила: «Что же ты меня забыла? Мы ведь вместе с тобой были у батюшки 12 июля 1991 года». Это день памяти первоверховных апостолов Петра и Павла. Я была, конечно, изумлена неслучайностью такой встречи. Кстати, именно в этот день раньше носили на остров чудотворный образ Спаси¬теля из Елеазарова монастыря…
Как лее все-таки произошла та, первая встреча со старцем ?
Раньше я часто посещала блаженную Любушку в Сусанино. И как-то раз женщины, приехавшие к ней, прямо с порога стали говорить об отце Николае. Я слышала разговор, но не очень внимательно, так как это меня не касалось. И вдруг Любушка сама обратилась ко мне: «А ты знаешь отца Николая? » — «Нет, не знаю». — «А ты съезди к нему».
Но я усомнилась в пользе поездки, тем более что больших проблем у меня не было, да и духовника я имела в Лавре. Однако Любушка очень настаивала: «Нет, ты съезди!» — «А зачем мне ехать? Я вроде бы не нуждаюсь, да и зачем беспокоить старца ? Я ведь уже нахожусь под духовной опекой…» — «А ты ему от меня поклон передашь». Ну, конечно, я не могла отказать в этой просьбе такой великой старице.
При общении с духовными людьми вся наша жизнь просматривается как суета, земное бытие освещается совсем другим светом. Ведь старцы — носители света небесного. Их свет высвечивает Промысл Божий в нашей жизни. Таким Промыслом оказалась встреча моя со старцем Николаем, произошедшая по благословению блаженной Любушки . Таким Промыслом Господь устроял спасение меня грешной.
А началось все это даже еще раньше. Я попала на первый фестиваль православного кино, где увидела фильм «Храм». Заставкой к нему служил следующий эпизод: сидит старчик, пьет чаек с каким-то журналистом, и так ему все чайку-то подливает и говорит: «Да вы попейте, попейте». Я само кино не за¬помнила, а эта незамысловатая заставка так и врезалась в мою память. Я почувствовала, что был показан великий старец и что он еще жив. И мне сразу закралась в сознание мысль: где бы его найти?..
Но мысль эта как пришла, так и угасла. Видно, я не очень поверила в чудо встречи с неизвестным старцем . Зато Любушка вдруг распознала это сокровенное желание моей души и послала именно к этому старцу , а не к иному. У таких духовных людей все просто. А когда я начала сопротивляться, не пони¬мая еще, что к чему, и выставляя на это сто своих причин, Любушка опять по-своему, по-духовному, направила меня, найдя самую нужную причину: по¬клон от старицы к старцу .
И эта встреча действительно изменила весь ход моей жизни. Конечно, Любушка все это уже знала заранее.
И вот я первый раз поехала на остров и на берегу встретила упомянутую женщину. Ее звали Анна. Она, как и я, ехала неизвестно куда. Обе трясемся, боимся, всех сторонимся. Куда едем? Какой-то остров, какое-то озеро, одна… Я даже стала немножечко на Любушку роптать из-за всего этого. Но все-таки добрались.
Сначала Анна решила с батюшкой свои сложные семейные проблемы, а потом он меня спросил: «Ну, а у вас-то что?» — «Поклон от Любушки привезла». — «Ну, а как она там, Любушка-то ?» — «Слава Богу. Кланяется вам. Все хорошо».
(Как мне потом сказали, блаженная Любушка и отец Николай встречались при жизни и знали друг друга достаточно неплохо.)
На этом я исчерпала тему своего визита к старцу и впоследствии именно этот-то день и забыла. Вот Господь и послал мне потом, спустя три или четыре года, ту женщину. Думаю, что произошло это по молитвам отца Николая. Анна ехала к батюшке уже из Германии, куда он ее благословил. По его пред¬сказаниям, у Анны родилось двое детей, Мария и Серафим, и молитвами батюшки устроились все дела. Это был ее второй приезд к батюшке, и вновь она встретила здесь меня. Ну а для меня этот день стал еще более знаменателен. Господь дал мне наглядный ответ на мучивший вопрос.
Но тот, самый первый день встречи со старцем , в 1991 году, не исчерпался передачей поклона от блаженной Любушки . Потом еще я встретила на острове своих знакомых, и они поинтересовались, беседовала ли я со старцем . «Зачем? — спросила я. — У меня ведь есть свой духовник в Лавре и вопросов особых нет. Не хочу беспокоить старца ».
Вот такие мы несмысленные в жизни. Нам вроде бы все понятно, но, оказывается, Промысл Божий мы не разумеем. И Господь через этих знакомых убедил меня сходить опять наутро к батюшке и по¬говорить с ним или хотя бы выслушать его.
Утром я, за послушание моим знакомым, пришла к отцу Николаю, хотя по дороге мысленно укоряла их, что они послали меня беспокоить такого старенького и немощного батюшку. Я села на лавочке и решила, что честно отсижу, но сама
тревожить не стану. А когда придет кораблик, то уплыву.
Сижу себе потихонечку и вдруг слышу за дверью слабый голосок отца Николая: «Кто там?» Я встрепенулась: «Батюшка, простите, я не хотела бы вас беспокоить. Мне не надо много времени, всего десять-пятнадцать минут». А он вдруг очень радостно распахивает мне дверь, прямо как ребенок, и говорит: «Да хоть сорок! Проходи». (Батюшка вообще умел играть, как дети, и нередко от него можно было услышать: «Я побаловаться хочу, я — ребенок!»)
Ну, я зашла. Келья его очень скромная, но приветливая, радостная. Начали мы беседу. И батюшка во время разговора сразу меня поразил. На один мой жизненный вопрос никто не мог ответить, а он тут же на него ответил. Я даже заплакала. Да так сильно, словно река слез открылась. Сижу, плачу, слез не унять…
Тогда отец Николай стал меня веселить. Вытащил толстую книжку со стихами: «Ты стихи-то любишь?» А я на самом деле очень стихами увлекалась, любила поэзию. И батюшка стал читать не по книжке, а на память. Читал много стихов. И на разных языках. И надо мной все смеялся: «Это какой язык? » А я плачу и никак с собой справиться не могу: «Не знаю я, батюшка, языков». Последней была латынь. «Ну, ты хоть что-нибудь понимаешь?» — «Да ничего я не понимаю». Тогда он говорит: «Ну, слушай, я тебе по-русски прочту».
Это стихотворение было очень длинное (до сих пор я его нигде найти не могу). По мере того как он читал, я поняла, что это было обо мне. Но поскольку жизнь моя не кончена, то, естественно, в стихотворении оказалось много того, что сбылось позже И еще, наверное, сбудется. Смысл же был таков: она учится, учится, учится и опять учится (а мне дей¬ствительно пришлось много учиться). И заканчивалось, что она еще будет учиться.
Я вновь заплакала и сказала: «Не хочу больше Учиться. Я устала». А батюшка не слушает и читает домысел: мол, сколько ты ни учись, хоть всю жизнь, мол все это не та наука, однако потом откроется то, что тебе надо, и наконец-то ты начнешь заниматься той наукой, которая тебе нужна. Я поняла, что, конечно, это было о монашестве. СКОЛЬКО, МОЛ, ТЫ не суетись, СКОЛЬКО ни бегай по миру, СКОЛЬКО ТЫ пи познавай,— это не то познание, не то делание. Все это надо оставить и поступить уже в академию Не мирскую, а духовную.
Ну а потом отец Николай все-таки утешил меня с МОИМ будущим; помазал маслицем и опять пошутил.
Неожиданно постучали в окошко, и батюшка сказал: «Ваше время истекло. Прошло сорок минут». Провожая меня до калитки, он все повторял: «Помни мои наказы».
Конечно, я не понимала пока еще ничего и не мог понять, но ему уже тогда, в 91-м году, был открыт Господом весь мой путь. Действительно, мне пришлось учиться дальше, закончить богословский институт и уйти в монастырь. А батюшка видел, в какой Именно монастырь мне придется идти! В Спасо-Елеазаровский. Он даже сам предостерег от всех искушений, которые могли стать препятствием к этому. И это уже при первом нашем разговоре.
Однако поняла я все это только тогда, когда началось исполняться предреченное отцом Николаем. И конечно же, я с благодарностью и со страхом все это вспоминала, удивляясь, какой же он глубокий и прозорливый старец ! Ведь пришла к нему какая-то девчушка с улицы, а он сразу увидел весь Промысел Божий о ее спасении и попытался рас¬крыть ей его всеми доступными способами: и стихами, и прибаутками, и всякими фокусами, каждый раз спрашивая: «Ну, ты понимаешь?» А как понимать-то, если я никогда не имела дела с таки¬ми людьми?..
Мы начинаем понимать, когда с нами уже все совершается. Это еще хорошо, если есть смирение и раз¬умение того, что ты имеешь дело со столь необычным человеком — человеком высочайшей духовной жизни. А если ты просто пришел и ничего не знаешь, то можешь еще и соблазниться: «Думал увидеть великого пророка, а он с тобой тут играет, как маленький ребенок, да стихи читает, да маслом мажет, да шутит, да юродствует»…
Но именно такая у отца Николая была простота. И в то же время в нем была необозримая глубина.
Когда я уехала, то была очень довольна своей первой встречей со старцем и совершенно утешена.
Позже я стала ездить к батюшке приблизительно раз в год, обычно Успенским постом, во время отпуска. При этом, конечно, мы со знакомыми норовили попасть на Преображение, когда можно есть рыбу. А рыба была там вкусная. Поэтому мы старались сочетать полезное с приятным.
Помню такой случай. Приехали на остров. А хозяйка была у нас строгая. Бывало, спрашивала: «Вы зачем приехали? Рыбу есть — или к старцу за советом? »
Советы же мы просили одни: как спастись? где жить: в миру или монастыре? если в монастыре, то в каком?.. (Последний вопрос батюшка пресек: «В какой духовник благословит».)
И вот идет литургия, а у меня в голове мечта о рыбе: где ее достать, как пожарить? Идем уже со службы, а рыбаки рыбу привезли. Мы умиля¬емся: «Какой милостивый Господь! Послал рыб¬ки нам, как когда-то апостолам». Принесли рыбу в дом, а наша Александрушка и говорит: «Никакой рыбы! Пойдемте к батюшке, коль приехали к нему!» Ну что же, отложили рыбу и пошли. При¬ходим. Батюшка нас пригласил, обрадовался: «Ой, как хорошо, что вы пришли! Я сейчас вас угощать буду. Мне ушицу принесли». Берет он миску и из ка-
стрюли большой кусок рыбы хлоп мне в чашку: «На тебе!» Ну, конечно, я была на седьмом небе. Такое батюшкино ребячество стало и обличением строгим людям, и детским утешением мне. Ведь он много ведал, даже такие мелочи знал. И мелочи эти показывали нам, насколько он и прозорлив, и любвеобилен. Такие минуты общения с ним были незабываемы.
Отец Николай, как всегда помню, был очень простой, веселый, радостный, с очень тонким чувством юмора. Любовь его распространялась на все живое, как у святых древности. И живая тварь его слушалась. Помню, принесли мы к нему котенка, которого подобрали в соседнем доме, и попроси¬ли благословить. Батюшка сразу по обычаю назвал его Липой, взял на руки, погладил и ласково попросил: «Липушка, поцелуй батюшку!» И этот Липушка протягивает свою мордашечку и целует батюшку в губы. А батюшка опять, словно играясь с ним: «Поцелуй, батюшку, Липочка, поцелуй, Липок!» И котеночек, даже сидя у нас на руках, тянулся и послушно исполнял все, о чем просил батюшка. Кот Липушка самого батюшки просто поражал всех своим послушанием. Раз я наблюдала, как вышел этот Липушка во двор, а там ходили куры. Батюшка увидел это и говорит: «Коток! Ты куда, коток, пошел? Возвращайся ты назад!» Тот постоял немножко, призадумался, поразмыслил — и на наших глазах развернулся и ушел. Батюшка часто показывал нам такие «фокусы», причем даже с курами — казалось, совсем неразумными… Потом мы встречались с батюшкиными котиками в разных местах, даже в Петербурге, и все они были очень похожи:
серьезные, основательные, послушные. Такие от-ношения старца Николая с живой тварью напоминали патерики.
С 1991 года, когда еще часто можно было посещать отца Николая, я сама видела, сколько было рядом с батюшкой чудес, сколько исцелений по его молитвам, сколько духовных прозрений. Целую книгу можно написать об этом. Возвращаясь к тем счастливым годам, могу вспомнить по аналогии случай с другой моей знакомой из Германии, у которой сна¬чала не было детей, но потом, по предсказанию и молитвам отца Николая, в семье родилась девочка. Ее назвали Мария, как благословил старец . Она, конечно, росла при церкви, причащалась. Когда девочке исполнилось всего полтора года, ее привезли из Германии в Россию, к батюшке на остров. И эта малышка по приезде, еще до встречи с отцом Николаем, сама вдруг вскарабкалась на большой валун у батюшкиного дома, встала там, перекрестилась и положила земной поклон. Все были изумлены. Получалось, что она всей своей чистой детской душой кланялась батюшке за тайну своего рождения и жизни на земле! Потом она обернулась к стоящим и серьезно, даже строго на всех взглянула: мол, что же вы не понимаете, где и у кого вы находитесь? Интересно, что ни¬кто ее этому не учил. Земные поклоны она могла видеть только в храме, перед иконами, а не как здесь, на улице, перед простым домиком. Так рядом с батюшкой взрослые расцветали, словно дети, а дети рождались уже с возвышенной душой.
Но батюшка бывал и строгим, и обличительным, хотя при этом очень деликатным. Помню такой назидательный момент. Отправились мы на островв сороковую годовщину служения здесь батюшки. Это случилось на Покров Божией Матери, поэтому батюшка особо чтил этот праздник. И вот мы едем с красивым букетом цветов для него. А пого¬да необычайно ветреная, штормовая. Мы побоялись, что ветер может поломать цветы, поэтому моя зна¬комая взяла у меня из рук букет и кинула его прямо на дно лодки. Мне стало сразу неловко: ведь это цве¬ты для батюшки, надо бы поаккуратней. По приезде же я сразу вперед всех подошла к батюшке с букетом и поздравила его. Он взял цветы: «Ой, какие красивые цветочки, какие замечательные*. Потом поворачивается к моей спутнице и говорит: «Ну, нате вам!» — и протягивает букет. Я была сражена и с горечью подумала: «Надо же! Отдал ей все цветочки! Да лучше бы я стояла тихо в сторонке, не лез¬ла вперед…» Но вижу — и она совсем не обрадовалась. Я говорю: «Ну, что же ты такая бестолковая! Тебе Господь такое утешение послал: сам батюшка цветы подарил! Это ведь хорошо очень». — «Да что же хорошего-то,— говорит спутница,— он же меня обличил. Ведь как я с этими цветами по дороге обращалась? Вот он мне и вернул их». То есть мы цветы-то везли, но везли без благоговения. Так батюшка обличил нас, но очень незаметно, не на¬звав вслух ни одного порока: ни моего тщеславия, ни ее неблагоговения. И такие обличения каждый человек, если он не совсем безнадежен, понимал.
С подобным примером батюшкиного воспитания встретилась одна моя знакомая, которая довольно часто приезжала к нему. Однажды она шла за ним среди толпы приезжих и все пыталась вперед с разных сторон забежать, чтобы видеть и слышать батюшку
получше. И вдруг он резко встал и говорит скромно идущему вместе со всеми священнику: «Батюшка! Вы меня простите! Я никогда вам дорогу не перешел». Моя знакомая встала как вкопанная и все поняла. И с тех пор, по ее словам, не только боялась перебежать дорогу кому-то, но еще десять раз оглядывалась: как бы кому не доставить неудобства.
Множество случаев говорило о том, что батюшка, даже находясь в домике, знал, что и с кем из при¬езжих происходит там, на улице. Он провидел их мысли, знал Промысел Божий о них. И при этом воспитывал души этих людей. Воспитывал ненавязчиво, тактично, лишь одним легким прикосновением к душе человека мог сразу открыть ее ранку, немощь и указать лекарство, уврачевать. После таких уроков люди уже крайне внимательно старались вести себя с окружающими.
Величайший Божий дар — общение с такими духоносными людьми, как отец Николай. Этот дар дается на всю жизнь, потому что человек время от времени, всегда в нужный, веховый момент, возвращается мыслями к поразившим эпизодам этого общения, вспоминает их, порой видит продолжение в сбывающихся событиях и получает большую пользу, большое утешение в жизни. Без таких старцев мы бредем по жизни, как в потемках без фонаря, как слепые котята. И наоборот, каждая встреча с высокодуховными людьми обозначается, как судьбоносная веха в нашей жизни, обычно такой суетливой, бессмысленной. И это счастье, если Господь вдруг выхватывает нас из мутного жизненного пространства, в котором мы погребены под суетой, и ставит перед таким праведником, как отец Николай, перед
таким светильником. Жизнь человеческая сразу же меняется. Каждый после такой встречи начинает видеть: оказывается, это пространство гораздо шире, а многое из того, что проживается и ценится в этой жизни, несущественно, и наоборот — иное, мимо которого проходишь, как раз важно. Поэтому я очень благодарна отцу Николаю, что он вот так ненавязчиво, деликатно поставил меня на путь спасения. Многие духовники прикладывают огромные силы, чтобы заставить своих чад идти в нужном направлении, отец же Николай действовал по-иному. Он никогда не вмешивался в Промысел Божий, в судьбу человека, никогда ничему не мешал — и , тем не менее, имел такую могучую воспитательную силу и власть, что в одну минуту переиначивал жизнь человека, про¬сто показав ему направление пути.
И так мы всё ездили и ездили, спрашивая, каков же наш путь спасения… И однажды приехали, когда стоял вопрос об открытии на Псковщине монастыря, который предполагали построить на пустом месте, но потом вдруг Господь вразумил владыку Евсевия восстановить древний Спасо-Елеазаров мона¬стырь. Владыка и привез нас в Елизарово. Но нам, конечно, все там не понравилось: храмы разрушены, кругом глушь, все разорено, в лесу змеи. А мы ведь из столицы, из Москвы… Однако Промысел Божий был спасаться именно здесь. Владыка нам тогда ска¬зал: «Ну что же. Раз вы не верите архиерею, поезжайте к старцу и послушайте, что он вам скажет».
И мы поехали. А я еду и думаю: «Вот пожалуюсь на владыку, что он говорил нам об одном месте, а привез в другое». К тому же у нас в отношении первого места уже были и планы, и расчеты. Одна-
ко только зашли к батюшке, он нам прямо с порога: «Вы что задумали? Ерунду построить! Там, где монастыря не было, там ему и быть не надо ».
Конечно, я растерялась. Но, тем не менее, проговорила свою жалобу, что хотели, мол, в одном месте, а на самом деле нас привезли в Елизарово. И батюшка сказал: «Я не знаю. Там мужской был монастырь ». Объясняю, что владыка намерен открыть женский. Услышав, что сам архиерей принял это решение, батюшка сказал: «Ах, если владыка благословил… Благословение владыки никто не имеет права нарушить». Это было для него непререкаемо. Меня тог¬да очень потрясло, с каким трепетом отец Николай относился к церковным иерархам.
Батюшка всем своим поведением нас воспитывал. Ведь мы же воспитаны неправильно и в советские времена, и в демократических условиях. А батюшка воспитан в православном благочестии, и поэтому у него отношение к церковной иерархии, к человеку в высоком духовном сане всегда было достойное, трепетное. Отец Николай всегда знал место каждому.
Для нас этот случай был большим уроком. Мы увидели воочию, как надо относиться к тем, кто над тобой поставлен,— будь это твои учителя, наставники, духовники. Иногда думалось: «Поеду, пожалуюсь отцу Николаю на духовника». О, как он пресекал подобные вещи! Сам он был очень послушлив, очень благоговеен к иерархам. Поэтому он нам весьма строго сказал тогда: «Коль так благословляет владыка, то это есть воля Божия».
Я также удивилась, насколько отец Николай может быть строгим. Да не просто строгим, а даже, что называется, угрожающе строгим. Когда я стала
упираться, он взглянул на меня прямо-таки гроз-но: «А ты, если возьмешься, то величайшее сделаешь дело!»
Так мне было дано благословение взяться за восстановление Спасо-Елеазаровой обители.
Но как мы разумеем? Думаем, что если старец сегодня благословил, то завтра уже это должно исполниться. Однако благословение-то было мною получено около 1995 года, а открыли монастырь в 2000-м. И опять же, это говорит о его предвидении, о том, насколько все открыто старцу .
А вот еще один нюанс. Поскольку мы ежегодно ездили к нему с одним вопросом: как спасаться — в миру или в монастыре, то и он обычно спрашивал: «А вы что делаете?» — «Да вот, с детьми работаем». — «Ну, и работайте. Я тоже с детьми работаю». Но вопрос-то наш был не праздный. Мы не просто его задавали, а потому что чувствовали: в жизни что-то не так, что-то неправильно, что Промысел Божий иной. И душа готовила нас к каким-то переменам. И перемены эти тоже были такие чудеса, которые можно получить от Бога только благодаря общению со старцем Николаем.
Однажды Рождественским постом мне приснился сон. Я видела местность, похожую на Елизарово, и храм, в котором шла литургия. Служил ее отец Николай. А храм неустроенный и вроде бы передан батюшке. И я стою в храме и думаю: «Батюшка такой старенький. Зачем же на него еще и такое — воз¬рождение храма?..»
Лишь теперь я понимаю, что он молился о Елеазаровом монастыре, что это была его боль, его
отчая¬ние. Ведь домик-то его стоит напротив, через озеро.
Конечно, и монастырь этот он посещал еще в детстве, любил его и очень пекся о нем. Многие из приезжающих к нему вспоминали, как он их ста-вил на «дорожку Спасителя» (по ней в старину носили на остров из нашей обители чудотворный образ Спаса). Ста¬вил их и говорил: «Помолимся! Там — Спасо-Елеазаровский монастырь». А иным говорил: «Вы будете в Елизарове, когда откроют обитель. Но ее не скоро откроют». Значит, и это ему было открыто.
… И вот снится мне сон. И надо заметить, местность в нем не была определенной: то ли Елизарово, то ли Москва, вроде и близко столица, и вроде далеко. И все это, как мне кажется, неспроста. Ведь именно из Спасо-Елеазаровой пустыни вышло изречение старца Филофея «Москва — Третий Рим».
Во сне вижу, что идет литургия. Батюшка служит, а я решила побеспокоиться об украшении храма, чтобы хоть еловыми веточками прикрыть его убогость. Сбегала в лес, что-то насобирала, вернулась в церковь и вижу: отец Николай сидит на гор¬нем месте, а от него исходят лучи, как от солнца! Это можно было сравнить только с преображением на горе Фавор. Я была изумлена, испугана, ошеломлена. А потом вижу опять эту местность, накрытые столы с чашечками. Приходит батюшка в своем сереньком подряснике и говорит: «Я устал и с вами
трапезу разделять не буду». (Так и произошло — монастырь открыли, и батюшка скоро ушел). И еще сказал: «Я каждому из вас написал, каков ему путь спасения». Вижу — у меня лежит записочка, а в ней написано: «Читай житие преподобной Евпраксии и из этого уразумеешь свой путь».
Я прочитала это житие. Святая Евпраксия была пустынножительница… Однако когда мне снился этот сон, вопрос о моем монашестве, а тем более о пустыни, еще не стоял, поэтому я для себя реши¬ла, что меня зачем-то путает враг. В то время у меня было много преподавательской работы и общественных поприщ. Я была в гуще суеты, в столице, в Лав¬ре. И вдруг — в пустыню] Я даже не представляла себе этого. Позже, когда попала в это место (кстати, раньше Елеазаровский монастырь был пустынный), я уразумела, что батюшка, видимо, имел такое дерзновение, что по его молитвам Господь мог от¬крыть во сне сомневающимся и непонимающим людям, таким младенцам, как я тогда была, Свою волю. Это оказался ответ на мой постоянный вопрос отцу Николаю, где спасаться.
Но в то время батюшкино благословение меня не только не обрадовало, но даже, мягко говоря, напугало. Как это можно было вдруг оставить Москву, Лавру, духовника, под чьим крылом я вы¬росла?.. У меня тогда не было сильных испытаний, поэтому я не была готова ехать куда-то в неизвестность, в «дремучий лес», «пустыню». Все это надо было обдумать, пережить, подъять душой. Наверное, Господь потому и не сразу дал открыть монастырь.
Но раз благословение было дано, я стала внутренне готовиться. Сколько было разных переживаний, испытаний, скорбей! Проходит год, другой, а монастырь не открывают, не отдают. Искушения растут. Пошла тяжелейшая внутренняя брань. От этого подвешенного состояния стали брать помыслы, что все это искушение, что старец ошибся. И в этих сомнениях я поехала к батюшке попросить снять с меня это испытание, чтобы больше не переживать.
Приезжаю. Стоим мы около домика, а вокруг отца Николая собралось много народа. Вдруг батюшка обращается ко мне: «А вы-то зачем при¬ехали? Монастырь на Залите открыть? » — «Да что вы, батюшка, у меня совсем другой вопрос». А сама подумала: «При чем здесь Залит? От этого не знаешь, как отвертеться, а тут еще…» И только хочу к нему обратиться, как он строго, чуть не отталкивая меня, отрезает: «Не отказывайся!» Я опять свое, а он от меня убегает. Я за ним, почти наступая на пятки. Он опять грозно: «Не отказывайся!» Я вновь за ним, а он вновь, и так жестко: «Не отказывайся!» Я смирилась… Видно, нужна была для моей смятенной души только такая суровая мера.
И когда я уже согласилась и смирилась, он сам подошел ко мне и на ушко тихонечко сказал: «Не отказывайся! Там хорошо будет».
Это был день празднования Покрова Пресвятой Богородицы и день 39-й годовщины прибытия батюшки на остров. И был год кончины Любушки блаженной.
И Господь дал так, что все куда-то разошлись и мы с батюшкой остались почти совсем одни. Это был нам словно подарок. Мы провели вместе часа два или три, и так тепло, по-родственному.
Он пригласил пойти на кладбище. Сначала мы помолились на могилке его мамушки, потом на мо¬гилке блаженного Михаила. Было холодно, ведь уже Покров. Батюшка, однако, вышел в одном легоньком подрясничке, раздетый совсем. Он даже так немножко поежился и пошутил: «Нам бы сюда по шкалику ». А потом повернулся ко мне: «А ты на похоронах Любушки была? »
Я действительно была у Любушки на похоронах, а на девятый день видела необычный сон. Вижу батюшкин остров, но на другой его стороне — какой-то незнакомый храм. Мы вошли туда, а на аналое лежит икона Преображения Господня. Мы очень удивились, что на острове оказался другой храм. Идем дальше. Однако никакой воды вокруг острова не видно, а мы каким-то образом попадаем в необыкновенный город. Все в нем красоты неописуемой. Сияют купола, кресты… И мы никак не можем понять, в каком же мы городе и как туда попа¬ли с острова.
И поскольку этот сон меня очень поразил, да еще приснился он на девятый день по кончине Любушки блаженной, я спросила о нем у батюшки. «А ты не поняла, что это за город?» — «Нет». — «Так это же был Небесный Иерусалим». И вправду, го¬род был неземной красоты. Людей мы тоже видели в нем и поражались их благочестию.
Похоже, что Любушка еще раз подтвердила мне, что свой путь спасения я найду, только выполнив благословение отца Николая, к которому она же меня когда-то и направила. Так Господь напоминает нам, неразумным и сопротивляющимся, по милости Своей, о спасительности Своего Промысла.
Напоминает через Своих избранников, через благословения, через сны.
… И вот мы пошли уже с кладбища, и батюшка быстро-быстро повел нас к «дорожке Спасителя». Там он нас выстроил лицом к Елеазарову монастырю и сказал: «Помолимся. Там — Елеазаров монастырь, а это — дорога Спасителя. По ней на остров из монастыря носили икону Спасителя». (Позже этот благодатный момент оказался запечатленным на фотографии, причем мы все стоим там как бы в радуге.)
Потом мы пришли к храму, и батюшка начал вдруг радостно бегать вокруг нас: «А я вас не выпущу! Я — маленький, побаловаться хочу!»
Причем, надо особо отметить, что невдалеке от нас стояла его келейница Валентина. Она толь¬ко недавно подошла, опомнившись, что батюшка куда-то ушел без нее, а, найдя нас, почему-то встала как вкопанная, словно перед невидимой чертой. И так и простояла минут сорок как столп, не сходя с места, издалека стараясь вслушиваться в нашу беседу и всматриваться в происходящее.
А батюшка тем временем играл с нами, словно ребенок. Мимо шли жители, и он к каждому подбегал, благословлял, что-то ласково говорил, потом опять возвращался к нам. До чего же это было славно! Мы тоже радовались и смеялись.
И вдруг он это развлечение прекратил и очень серьезно сказал своей церковной помощнице: «Шура! Ты их не корми. Дай им в дорогу только святой воды от молебна Божией Матери, и пусть они немедленно уезжают, а то им и уехать будет не на чем».
А время действительно было уже 4 или 5 часов. Мы и сами стали волноваться: кто же нас отвезет?
Ведь перевозчиков в это время не найти. Но вдруг видим — идет такой тихий и смиренный дедушка. Мы очень нерешительно спрашиваем его: «А вы нас не перевезете на ту сторону?» Он говорит: «Что ж, пойдемте». Люди на острове очень простые, искренние. И дедушка повел нас. Но не к причалу, а на «до-рогу Спасителя». «Дедушка,— говорим,— нам к причалу, а не туда!» — «Да у меня лодка там стоит»… И опять это было для нас откровение. У Господа все просто. Он ведь сказал: «Вот ваша дорога» — и повел этой дорогой.
Сели мы в лодочку. Едем. Смотрим, а остров — та¬кой красоты! Словно Афон! Кругом синее пространство, солнце! И только над островом было маленькое облачко. Как покров. Глядим мы на остров,— а он сияет, как в сказке. Но на горизонте — все темно от облаков. Едем по озеру к другому берегу. И вдруг
глядим — радуга в одном месте зажглась. «Что там под радугой?» — спрашиваем мы перевозчика. «Да там Елизарово»,— говорит он. Так мне было дано знамение, которое опять показало волю Божию, Промысел Божий.
… И я наконец успокоилась, смирилась с этим и стала терпеливо ждать, когда же Господь все устроит и Сам переселит меня на место моего спасения. А пока ездила за молитвами и благословениями. За открытие монастыря молились в Лавре отец Кирилл, отец Наум и много других монахов.
В Лавре же я встретила блаженную Марию Ивановну из Самары, которая тоже дала благословение и молилась за открытие обители. Интересно, что она предрекла о монастыре то же, что и отец Николай: «Там хорошо будет!» Перед своей кончиной она объезжала монастыри, старцев , и я увидела ее на острове у отца Николая. Трогательно было наблюдать общение этих духоносных людей. С острова она благословила Елизарово. После кончины блаженная была похоронена рядом с моей старицей Любушкой , которая благословила меня когда-то ехать к батюшке…
В 2000 году, через пять лет, молитвами старцев и блаженных, все-таки отдали монастырь Церк¬ви. И после передачи все мое упование было опять на молитвенную помощь отца Николая. Но тогда уже к нему не так легко было попасть… Тем не менее Господь сподобил нас еще повстречаться.
Как-то раз я вновь начала сомневаться, мой ли это крест — монастырь? Чувствую, что не в силах все нести. Тяжелый для меня крест. Пошли мысли, что произошла опять ошибка, что надо отказаться
от всего. И я поехала к батюшке. Вхожу. Батюшка сидит на стульчике, видит меня и сам вдруг говорит: «Матушка! А крест-то — мой!» И смотрит так, как будто я у него крест украла. Он-то шутит, а окружающие думают, что действительно я какой-то крест присвоила. Поняла я все и заплакала: «Батюшка, он такой тяжелый, такой тяжелый! У меня нет сил его нести». И он тогда мне говорит: «Ой, матушка, снимите-ка мой крестик». Я сняла крест, он по¬весил его на себя и приговаривает: «Мой крестик, мой крестик! Дорогой крестик, золотой крестик…» Я же стала просить, чтобы батюшка помолился Господу об освобождении меня от этого креста. Отец Николай очень строго посмотрел на меня и сказал: «Крест — твой до гроба, чтобы его с тобой в гроб положили». Потом он снял с себя крест и торжествен¬но возложил на меня, выстроил всех и благословил петь тропарь Кресту Господню. Так он воспитывал, так укреплял. При этом ведь и обличил мой грех со¬мнения, и показал, как именно следует нести свой крест: с благоговением, страхом Божиим, любовью. И с благодарностью. Ведь крест — это спасение.
Такие у батюшки были особенные приемы воспитания. Душу он назидал очень тонко, с любовью. И у него не было человекоугодия, лицемерия. Кто бы ни приходил, он работал с каждым, но работал, со-измеряясь с мерой каждого и проникая во все тайники души.
Батюшке были открыты все наши помышления. Примером может служить такой случай. Я очень хо-тела бы стать художником, иконописцем, но Господь не дал мне этого дара. И я завидовала тем, кто имел этот дар: ведь такой счастливец через икону смотрит
в иной мир. Дар очень благодатный, спасительный. Правда, батюшке я об этих помыслах не говорила. Но в один из приездов я показывала ему фотографию нашего храма, чтобы дать подробный отчет, как идут восстановительные работы. Он внимательно посмотрел фотографию, затем перекрестил меня ею и сказал: «Пусть это будет твоей иконой». И я поняла, что любое дело может стать иконой, если к нему относиться благоговейно, как к святыне.
Помню, однажды шли мы к нему зимой, по снегу, преодолевая большие трудности. В тот день нас пустили, но предупредили, что он слаб и мы можем взять только благословение. Для нас и это была радость, ведь мы и шли за молитвой и благословением. Однако батюшка оказался очень веселым, оживленным. Я как обычно показала ему фотографии нашего восстанавливающегося монастыря. Он начал подробно расспрашивать о том, как идет работа, о зданиях, о людях. Интересовался, как кого зовут, чем он занимается… Посмотрел на храм: «Какой бедненький!» И вдруг, обратившись к келейнице, всем сердцем воскликнул: «Поехали в Елизарово!» Это был такой искренний, такой детский порыв! Ему очень-очень захотелось сразу отправиться к нам и посмотреть все собственными глазами. Однако келейница сразу остудила: «Батюшка, ледок-то тонок». (Отец Николай уже находился под строжайшем надзором: ни его не выпускали, ни к нему старались не пускать.) И батюшка повторил, безнадежно-безнадежно: «Да. Ледок-то тонок…»
Он всегда отклонял свою волю. Это только мы отклоняем волю старца и предпочитаем свою. Мол, зачем нам такой дискомфорт. Хотя можно было сказать: «Батюшка, благословите». Может, он и сам-то потом передумал. Но своя воля оказалась дороже.
А батюшкина безнадежность, надо уточнить, касалась не поездки в Елизарово, а такого нашего духовного состояния. «Да. Ледок-то тонок». Часто и мы свое человеческое неразумие желаем поста¬вить поперек воли Божией или старческого благо¬словения и потом, конечно, пожинаем плоды наше¬го своеволия.
Уже незадолго до смерти отца Николая я вновь приехала к нему, с отцом Борисом Николаевым из Малой Толбы, его сомолитвенником. Это было преддверие Великого поста 2002 года. Когда я увидела батюшку, то просто его не узнала…
Раньше возле него было радостно, легко, он ведь любил повеселиться, пошутить, поиграть. Люди приходили к нему в слезах, а, уходя, радовались вместе с ним, как дети. Хотя это было та еще игра! Ведь он преподавал великие духовные уроки, и душа воспитывалась и исправлялась через общение с ним. Рядом с такими людьми достаточно просто постоять, даже не разговаривая,— и сразу же почувствуешь великую благодать, великую внутреннюю радость, красоту. Как нам всем не хватает этой красоты! И одно только присутствие батюшки переворачивало сознание человека, и тот начинал видеть свое духовное ничтожество. Не говорил отец Николай никаких пророчеств, не был глашатаем. Но был светел, радостен, прост, легок. И возле него всем становилось хорошо. Это был, конечно, сосуд из-бранный, полный Божией благодати.
… И вот, в наш приезд с отцом Борисом, я батюшку не узнала. Вроде как он — и не он… И поскольку видела разительную перемену в его состоянии, то за-плакала. Это была встреча-прощание. Тем более, что мы были с отцом Борисом — таким же благодатным, молитвенным, духоносным, преданным и благодарным его другом, сотаинником. Если с нами батюшка всегда веселился и обращался, как с маленькими детьми, то рядом с отцом Борисом у него было совсем другое состояние, шел совсем другой разговор.
Батюшка никогда раньше не пугал меня ни концом света, ни дурными предзнаменованиями,
ни адом. Никогда не предупреждал: «Спасайтесь! Завтра вы все погибнете!» Никогда не угрожал. Разве что пронзительным взглядом останавливал, если что не так сделаешь. Но в эту встречу батюшка говорил о том, как трудно спасти душу. В тот день беседовали два старца …
Отец Борис слушал очень-очень внимательно. Возможно, в его душе были те же рассуждения. Между ними чувствовалась связь единомышленников, чувствовалось глубокое духовное общение. Батюшка говорил о спасении души, о том, как нелег¬ко, как непросто попасть в Царствие Небесное. Он впервые при мне богословствовал. И богословство-вал глубоко. Ведь отец Борис тоже был богословом. Тогда мне непонятно было, почему он поднял тему о спасении души. Но говорил он это в преддве¬рии своего перехода в мир иной. Ему, конечно, уже все о себе было открыто. Ведь он отошел ко Господу уже через полгода, Успенским постом, 24 авгу¬ста. Более того, в конце разговора он нас поднял и сказал: «Давайте споем тропарь Успению Божией Матери». И только по его кончине мы поняли, что он хотел нам сказать… А в тот момент мы просто пели Божией Матери и слушали назидание о спасении души. Батюшка же все это внутренне пережи¬вал перед собственным исходом и делился именно этими переживаниями. И действительно, как труд¬но спастись!..
По сути дела он прощался с отцом Борисом и известил нас о том, что Успенским постом уйдет от нас. Мы тогда этого не поняли.
…Никогда не забуду, какая была ночь перед его погребением. Нечто подобное я ощущала, когда мы как паломники переплывали Босфор со светящими¬ся огнями судов и во всем чувствовали некую со-вершающуюся тайну. И Псковское озеро в ту ночь представляло собой какой-то громадный международный порт. Будто изменилась география. Столь¬ко было огней! Плыли суда, множество разно¬образных лодок. И при этом — необыкновенный,
густой прегустой туман, какого раньше здесь никто не наблюдал. Было ощущение, что это вовсе и не туман, а таинственная Божественная дымка. В природе был покой, была благодать, буквально — благорастворение воздухов. Трудно даже описать, насколько все было благостное, тихое, спокойное. Да еще мерцающие и плывущие в этой Божественной дымке огни…
Когда мы на другой день приехали на остров и встретились там с владыкой Евсевием, то пошли в батюшкину келью. И там владыка спросил келейниц (в присутствии свидетелей): «Был ли батюшка в постриге? И если да, то сохранилось ли монашеское облачение или какие-либо свидетельства его пострижения?» Ведь ходят всякие разноречивые слухи, будто он был в монашеском чине, и даже чуть ли еще не епископ… Владыке надо было знать, как и в чем хоронить батюшку. Для монашествующего ведь ну-жен соответствующий чин погребения. И ответ келейниц был — «Нет». Владыка при этом несколько раз переспросил. Вопрос же не праздный, а очень серьезный: речь шла о погребении, да не простого лица, а известнейшего старца в духовном сане. И в ответ вновь прозвучало: «Нет». Тогда владыка сказал: «Ну, что же, тогда сомнений быть не может. Будем погребать как священника». При этом владыка предложил погребсти отца Николая в церкви, где он прослужил более сорока лет, или хотя бы за алтарем храма. Он даже хотел сделать особую сень, чтобы люди могли прибегать за помощью к батюшке как к угоднику Божию. Но келейницы возразили, сказав, что сам батюшка желал быть погребенным около своей мамушки, на кладбище.
Однако позже мне рассказал отец Евгений (который служит в Озерах), что однажды, когда он приехал на остров со своей матушкой Ольгой, отец Николай предрек: «А вы знаете что? Когда я умру, меня среди дороги положат». Тогда они не придали этому значения, но все всплыло в памяти после того, как похоронили батюшку именно на кладбищенской дорожке.
А игумения Георгия, настоятельница Горненской обители в Иерусалиме, свидетельствовала мне, что их с матушкой Варварой из Пюхтиц отец Николай просил: «Когда я умру, пусть меня похоронят рядом с блаженным Михаилом на кладбище». Это¬го блаженного он очень любил. Сам батюшка нам рассказывал, что, когда его девятилетним мальчиком мамушка Екатерина привезла на остров, блаженный Михаил встретил их словами: «Приехал драгоценный гость!» Конечно, этот праведник был одним из первых его духовных наставников, наравне со священномучеником Вениамином, и не удивительно, что батюшка захотел быть погребенным рядом с ним.
Однако известны и другие места, где хотел бы или мог бы быть похороненным отец Николай. И среди них — наше Елизарово. Эти свидетельства мы слышали и от духовенства, и от монашествующих, и от мирян,— причем из разных концов России. Особенно часто мы слышали это в день его похорон. Больших выводов я не делаю из этого, мне ясно одно: монастырь наш был батюшке очень дорог. Не исклю¬чаю, что батюшка, возможно, хотел кончить жизнь в монастыре и при ком-то обронил в разговоре свое пожелание.
Мы не можем знать его сокровенной жизни, но ведь жил он пустынником, хотя и не монах. По-тому что этот остров — не только пустыня человеческая, но и пустыня духовная. И здесь он провел большую часть своей жизни. Только пройдя через эту пустыню, он смог стать светильником на¬шей Церкви. Многие пустынники не имели пострига, а стали святыми отцами. Он из той же древней плеяды, и того же духа, и того же подлинного православного благочестия — глубокого, отмеченного дарами благодати: духовной рассудительности, прозрения Промысла Божия в жизни людей. Какие труды он там понес, сколько пострадать ему пришлось, — это тайна, это сокровенная жизнь с Богом. И подвижники нашей обители, нустынножительной обители, были его духовными воспитателями. Он очень любил, хотя лично не мог знать, преподобного Гавриила Спасоелеазаровского (над кроватью батюшки висела его фотография), старца Серафима и других наших елизаровских праведников. Молился о них. Ведь он плоть благодати нашей обители. Так же и отец Борис Николаев, его сотаинник и наш духовник, который был воспитан сестрами псковского Иоанно-Предтеченского монастыря, а их духовником являлся тоже старец Гавриил (Зырянов) — попечитель женского монашества. Позже эти сестры пострадали как новомученицы, и отец Борис оказался с некоторыми из них в заключении.
Кстати, первыми насельницами нашей обители в древности были монахини Предтеченского монастыря, основанного внучкой святого благоверного князя Александра Невского. Преподобный Евфро-син пришел сюда, когда монахини уже оставили это
место. (Только сейчас здесь вновь возрожден именно женский монастырь, все как бы вернулось на круги своя.) Здесь же подвизался преподобный Досифей, ушедший затем подвижничать на остров, соседний с батюшкиным, и основавший там монастырь в честь святых апостолов Петра и Павла. Потому-то и икону Спасителя из нашего монастыря носили крестным ходом по островам в этот день. Конечно, и я не случайно впервые приехала к батюшке в этот день…
Сейчас, после его смерти, очень чувствуется, что батюшка не оставил нашей обители. Он всегда приходит на помощь в нужную минуту и даже подает об этом знаки нам, неразумным, часто снится насельницам обители, назидает их, избавляет от тревог и дарит зримые утешения. Помню, как однажды я стояла у батюшкиной могилки и малодушно думала, что сейчас мы лишены таких утешений, а главное благословений отца Николая, и что это очень скорбно. Ведь не может же он, мол, встать из могилы и благословить нас. С этими грустными мыслями я пришла в дом наших знакомых на острове и села рассматривать фотографии. А хозяйка вдруг выносит мне из другой комнаты фотографию и говорит: «Это тебе». На этой фотографии батюшка как раз благословляет.
В день его погребения в нашу обитель по ошибке свернули с дороги очень многие из тех, кто ехал проститься с отцом Николаем и никогда раньше не слыхал о монастыре. Видя нашу обитель, очень удивлялись: «Ой, тут монастырь, оказывается? А мы и не знали…» Завернули вроде бы случайно, однако раньше, когда батюшка был жив, они всегда ездили прямо по этой дороге и никогда не сворачивали. (Только сейчас здесь вновь возрожден именно женский монастырь, все как бы вернулось на круги своя.) Здесь же подвизался преподобный Досифей, ушедший затем подвижничать на остров, соседний с батюшкиным, и основавший там монастырь в честь святых апостолов Петра и Павла. Потому-то и икону Спасителя из нашего монастыря носили крестным ходом по островам в этот день. Конечно, и я не случайно впервые приехала к батюшке в этот день…
Сейчас, после его смерти, очень чувствуется, что батюшка не оставил нашей обители. Он всегда приходит на помощь в нужную минуту и даже подает об этом знаки нам, неразумным, часто снится насельницам обители, назидает их, избавляет от тревог и дарит зримые утешения. Помню, как однажды я стояла у батюшкиной могилки и малодушно думала, что сейчас мы лишены таких утешений, а главное благословений отца Николая, и что это очень скорбно. Ведь не может же он, мол, встать из могилы и благословить нас. С этими грустными мыслями я пришла в дом наших знакомых на острове и села рассматривать фотографии. А хозяйка вдруг выносит мне из другой комнаты фотографию и говорит: «Это тебе». На этой фотографии батюшка как раз благословляет.
В день его погребения в нашу обитель по ошибке свернули с дороги очень многие из тех, кто ехал проститься с отцом Николаем и никогда раньше не слыхал о монастыре. Видя нашу обитель, очень удивлялись: «Ой, тут монастырь, оказывается? А мы и не знали…» Завернули вроде бы случайно, однако раньше, когда батюшка был жив, они всегда ездили прямо по этой дороге и никогда не сворачивали. Тогда они ехали за утешением именно к отцу Николаю, и те, кто знал о восстанавливающемся монастыре, думали, наверное: «Ну, что там есть? Несколько послушниц?..» — и проезжали мимо. А когда батюшка скончался, то, я думаю, он сам послал к нам этих паломников, сам указал им дорогу к обители, о которой так сердечно молился. Пришлось нам даже возить этих людей на причал.
Нужно только Бога благодарить, что нам, таким неразумным, немощным, слабым, Он посылает таких светильников, как батюшка Николай, чтобы они становились для нас примером. Достичь такого же уровня благодати, конечно, дело Божиего избрания, но подражать ей по мере наших сил — наша обязанность. Нам остается лишь с назиданием и благоговением взирать на наших наставников, удивляться их вере, учиться ей и носить их пример в своей душе.